— А разве для этого всегда нужны деньги? — я смотрел в потухшие глаза Соболева, пытаясь уловить в них хоть какие-то остатки отцовских чувств. — Поверьте мне, мальчик очень нуждается в вас. — Я вложил в последнюю фразу всю свою убежденность и правоту.

— Это моя жизнь. Не лезь в нее, — взвизгнул вдруг Соболев. — Откуда тебе знать, молокосос, что нужно моему сыну?

— Знаю, — тихо проговорил я. — Я без отца вырос…

Соболев замолчал. Не раз вздохнул и потер лоб. Потом уже намного спокойнее сказал:

— Зачем ему такой отец? Алкаш. Немощный…

— Не в праве вы в этом деле решать за своего сына… И алкаш — это ваша заслуга. Не нужно валить все на немощность.

— Вы еще слишком молоды, товарищ милиционер. Вы не бывали в таких ситуациях.

— Конечно, проще свалить все на ситуацию, сидеть, ныть и ругать судьбу и всех вокруг. А что конкретно вы сделали чтобы что-то изменить? По-стахановски заливали горе самогоном из самопального аппарата? То есть на это вы способны с одной рукой, сидя в инвалидной коляске? Поймите и примите, что страна вам не поможет. Нет в СССР инвалидов, все люди здоровы и счастливы!

Я помнил еще со студенчества, когда учился на истфаке, как неприглядно обстояли дела с такими, как Соболев. Курсовую даже как-то писал о борьбе диссиденствующих инвалидов за свои права. Приводил пример в своем курсаче — Валерия Фефелова, который, будучи тоже человеком с ограниченными возможностями, даже написал книгу с говорящим названием «В СССР инвалидов нет!» — своего рода «Архипелаг ГУЛАГ» о злоключениях людей с инвалидностью в советских больницах и прочих присутственных местах. Совсем недавно в мае 1978-го он совместно с другими активистами создал “Инициативную группу защиты прав инвалидов в СССР”. Но скоро ее признают антисоветской, а активистов будет преследовать КГБ.

Соболев был сильно озадачен. Он сидел и размышлял. Мои слова его зацепили. По виску алкоголика даже скатилась капля пота.

— У Веры не было врагов, что вы еще хотите про нее узнать?

— То, что вы в прошлый раз не рассказывали милиции, — ответил я.

— Как вы узнали, что я не все рассказал? — Константин уставился на меня удивленными глазами.

— Тут все просто. Вы злитесь на бывшую супругу. Эта злость грызет вас изнутри. Возможно, вы что-то утаили. Если честно, я просто предположил. Поэтому прошу, расскажите нам все. Это очень важно…

— А как на нее не злиться? — злобно усмехнулся Соболев. — Смотрите, какой я был.

Он кивнул на пожелтевшую фотографию в рамке на стене, с которой улыбался молодой статный парень в заводской робе с лицом работяги, будто бы с советского плаката.

Трудно было узнать в том парне нынешнего Соболева.

— Верочка была красивой и за ней мужики увивались, — начал свой рассказ Константин. — Я внимания не обращал, а когда стал инвалидом, стал на многое обращать внимание. Дома ведь целыми днями сидел, а она вечерами задерживаться стала. Все говорила, что родительские собрания, которые она проводила в школе, затянулись. Я хотел ей верить, но потом в доме стали появляться дорогие вещи: швейная машинка, посуда какая-то, колечко золотое, безделушки… Я спрашивал, откуда все это, она отвечала, что мать подарила. Но я тещу знаю не первый год. Она бабка не вредная, но никогда нам не помогала. С ее пенсией особо не разбежишься. Однажды Вера пришла домой совсем поздно и пьяная. Я не выдержал и врезал ей. Фингал на пол лица был. Она обозвала меня никчемным калекой и уродом. Сказала, что Андрюшку, сына своего я больше не увижу. Забрала его и переехала к матери. С тех пор ее и сына я больше не видел… Только на похоронах. Вот про это все: про подарки, про рукоприкладство свое, я вашим и не рассказывал. Стыдно тогда было в этом признаться, что она хахаля себе завела и рога мне с ним наставляла.

— А теперь? — спросил я.

— А теперь не стыдно. И так на самом дне, ниже некуда…

— Вы знаете, с кем она встречалась? — продолжил опрос Погодин.

— Да откуда ж. Знал бы убил… Один раз видел, как ее Волга белая, ГАЗ-24, подвезла к дому. Я на лавочке во дворе сидел — соседи пожалели меня, спустили во двор. Не ожидала она меня на улице встретить. Смутилась, сказала, что такси это. Только я в машину глянул, когда она мимо проезжала совсем близко, не было там счетчика. Странное такси получается, без счетчика-то…

— Кто был за рулем? — оживился я. — Вы номер не запомнили?

— Не разглядел я, он морду отвернул, а на номера нет привычки смотреть. Да если бы и посмотрел, столько времени уже прошло…

— Больше никого возле Веры не видели. Может, сама что-то рассказывала или кто из знакомых?

— Никого не видел, а от нее слова в последнее время не вытянуть было. Совсем отстранилась. Я вон, с Мурзиком чаще разговаривал, чем с ней.

— Ясно, — я встал. — Спасибо, вам Константин Сергеевич за оказанное содействие. У меня будет еще к вам необычная просьба. Навестите все-таки Андрея. Приведите себя в порядок и побудьте с сыном. Он матери лишился, не лишайте его, пожалуйста, и отца. Хорошо?

Глаза Соболева покраснели. Он провел по ним рукой и отвернулся:

— Всего хорошего товарищи милиционеры. Выход знаете где.

Мы вышли на лестничную площадку. Соболев не стал провожать. Только закрыли дверь, как услышали звон и грохот из квартиры. Я рванул дверную ручку и, заскочив внутрь, бросился на кухню. Соболев, тяжело дыша, держал в руке табурет. В углу рассыпались по полу раскуроченные части самогонного аппарата.

Глава 9

На “переговоры” с отпрыском Зинченко кроме Погодина, я взял еще и Быкова. Как-никак он его школьный товарищ, поможет нам выманить негораздка из-под папиного крыла. Объяснил Антохе ситуацию, и тот без проблем согласился.

Парадная подъезда в доме, где обитала семья Зинченко напоминала холл солидного учреждения. Пафос мраморной отделки стен и настенные светильники в виде факелов резали глаз непривычной роскошью.

Я невольно залюбовался. Даже в мое время “прихожки” элитных домов попроще выглядели. Пока обычные советские граждане ютились в бараках и коммуналках и были несказанно рады получить отдельную квартиру в панельной хрущевке с тонюсенькими промерзающими стенами, без лифта, с крошечной кухней и смежными комнатами, для некоторых категорий был доступен совсем иной уровень комфорта. В пресловутых сталинках размещали привилегированную касту. Помимо номенклатурных работников в нее входили (считаю, вполне заслуженно) академики, ведущие медики, дипломаты, писатели, художники, а также генералитет и директора значимых предприятий. В СССР все были равны. Рабочие равны между собой. Элита между собой…

Лифт напоминал маленькую уютную комнатку, отделанную под красное дерево

Погодин присвистнул:

— Живут же люди… А мы с мамкой в коммуналке ютимся. Мне квартиру не дают, хоть и милиционер. Потому что семьи нет.

— Так в чем же дело? — я посмотрел на напарника с хитринкой. — Женись, может хоть прыщи пройдут.

Погодин скривился, но промолчал. Лифт вынес нас на пятый этаж. Лестничная площадка больше напоминала просторный холл. Вот и нужная дверь. Обита материалом, похожим на кожу. Скорее всего натуральная, вряд ли дерматин.

Мы с Погодиным спрятались за углом, а Быков нажал кнопку звонка, стилизованную под бронзу. Послышалась мелодичная трель. Другой дом, и “музыка” другая.

Щелкнул замок, и на пороге в велюровом халате “падишаха” нарисовался сам Зинченко. Я краем глаза наблюдал за происходящим, чуть высунувшись из-за стены.

— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — как можно дружелюбнее проговорил Быков. — А Женя дома?

Холеная морда номенклатурщика вытянулась:

— Быков? Что ты здесь делаешь? Зачем тебе мой сын?

— Да так, — улыбнулся Антон. — Сто лет не виделись. С выпускного, считай. Вот хотел повидать старого школьного товарища.

— Что-то я не припомню, чтобы вы были друзьями. Что тебе от него надо?

Вот сука… Недоверчивый. Работа сделала его подозрительным и скрупулезным.