Он попытался изобразить это руками, расставив кисти, как две те самые лопасти.

— Тогда маслобойка молотит на полную. Выпустили мы партию таких моделей для молокозаводов, разошлась она, как горячие пирожки. Понятно, стали готовить вторую серию, и тут приходят к нам люди из серого здания. И дотошно начинают проверять техрегламент на машины. Обыски в кабинете инженеров учинили. Меня вообще под арест взяли за пропаганду нацистской символики.

— Как это? — не понял я. — В чем пропаганда-то?

— Лопасти маслобойки в поперечном сечении аккурат, как свастика фашистская получаются. То есть, в собранном виде, под углом. Усмотрели товарищи бдящие в этом агитацию за нацистский режим и подрыв Советской власти. Во как в жизни бывает.

— Бред какой-то…

Аким устало покачал головой. Дело было давнее, а все-таки всё ещё саднило у него в душе.

— Кому бред, а кому срок. Стали разбираться. Комиссию создали. Из НИИ пищевой промышленности профессуру прислали. Испытания провели, и так лопасти ставили, и так, и прямые делали. Но наша ”маслобойка-фашистка” по скорости взибвки продукта всех уделала. Как ни старались — не смогли переплюнуть свастику. Пришлось им признать технологию, но взыскания мне и инженерам влепили и выпуск серии запретили. Дескать, дорабатывайте конструкцию, чтобы без свастики советское масло делать можно было. А как ее доработать, если все уже придумано? Нельзя изобрести второй раз колесо, чтобы еще круглее было. Посмотрел я на все это, и противно вдруг стало. Уволился с завода и в лес рванул, отдохнуть, порыбачить. Любил по молодости с палаткой бродить, а в последнее время недосуг было. Только отдых мой затянулся. Понравилось мне здесь, так и прижился.

— Н-да… Иногда страну Советов не понять… Специалистов у нас не ценят.

— Что нового хоть в Союзе деется? — Аким как бы смахнул с себя пелену воспоминаний, заинтересованно поднял брови — не дежурный вопрос. — Я же людей только раз в три месяца вижу, и то рыбаков дремучих, когда в поселок их наведываюсь.

Я задумчиво поскреб затылок:

— Пока все мирно и спокойно, но мир помаленьку готовится сойти с ума. Солженицына гражданства лишили и в ФРГ выслали. В прошлом году теракт первый в Москве произошел. Националисты бомбы в метро взорвали. В Афганистане государственный переворот случился в апреле. Чую, скоро наши войска туда введут. Бомбу нейтронную у нас разработали, в ноябре испытания. В общем, дальше жить будет веселее.

— А из хороших новостей есть что-нибудь?

— Четыре года назад БАМ строить начали, самая большая железная дорога в мире будет, конституцию в прошлом году приняли, “КаМАЗ” и “Ниву” стали выпускать — это автомобили новые, вечные будут. Олимпиада в Москве планируется в восьмидесятом. Сейчас там стройка развернулась — прямо глобальная.

— Ну дай бог, чтобы Союз здравствовал. Я же на него зла не держу. Потому он и вечный, что все по струнке ходят.

— Ничего вечного не бывает, — улыбнулся я.

Сбоку я услышал шевеление.

— Дядя Андрей! — Олег сел на лежанку и хлопал на меня глазенками. — Это ты? Ты меня нашел!

— Привет, мужик! — я встал из-за стола и сел на кровать рядом с мальчиком. — Ну и переполошил ты народ! Как себя чувствуешь?

— Дядька тот, что к мамке захаживал, убил ее, а меня меня в лес отвез, — Олег насупился и часто заморгал. Его глаза заблестели.

Ему было очень важно сразу мне это сообщить — но проще-то от этого не становилось.

Я обнял его:

— Все позади, мы поймали его. Теперь он больше никому не причинит вреда. Скоро прилетит вертолет, и я увезу тебя… — хотел сказать, домой, но язык не повернулся, нет больше у него дома. — К бабушке. Будешь теперь с ней жить. Уверен, что она уже ждет тебя…

— Не хочу к бабушке! — неожиданно встрепенулся Олег. — Лучше сразу в детдом!

— Ты что такое говоришь? Она же родной человек…

— Не любит она меня, дядя Андрей. Я когда у нее гостил, она всегда меня детским домом попрекала. Говорила, если буду баловаться, отдаст меня туда. Не хочу к бабушке. У нее одни санатории на уме. По несколько раз в год туда ездит, и наряды для этого специально покупает. А меня не замечает будто… Даже когда рядом…

— Ладно, Олег, ты парень взрослый, не хочешь к бабушке, значит, будем думать…

— На самом деле и в детский дом я не очень хочу, — тихо проговорил мальчик. На щеках его алел болезненный румянец.

— Договорились, — я потрепал его по плечу. — Никаких детских домов. Если что, можешь у меня пожить. Пока новый дом тебе не найдем.

— Правда?

— Конечно.

— И вертолет за мной прилетит? За нами?

— Точно.

— Спасибо, дядя Андрей! — Олег прижался ко мне.

На следующий день ближе к вечеру я услышал частый стрекот лопастей вертолета. Я выскочил из избушки и задрал голову. В синеве плыло красное пятнышко пожарной вертушки.

Фух!.. У Погодина и Петровича все получилось.

— Присмотри за Олегом, я встречу гостей! — крикнул я Акиму, схватил двустволку и кинулся в сторону косы.

Тропа была натоптана, и я перешел на легкий бег. Минут через двадцать был на месте.

Кусты расступились, обнажая косу. На искрящемся, почти белом, словно на пляже Анапы, песке возвышался неуклюжий с виду МИ-8 красного цвета с грустно опущенными лопастями. Возле него толпился народ.

Я подбежал к машине. Навстречу уже спешил Погодин, за ним торопился Горохов собственной персоной. Москвич решил лично поучаствовать в спасении мальчика. Из вертолета двое крепких мужиков в белых халатах вытащили носилки.

— Андрюха! — Погодин подскочил ко мне и с нескрываемой гордостью тряс мою руку. — Ты нашел Олега? А я вертолет пригнал…

— Вижу, — улыбнулся я и похлопал друга по плечу. — Как Быков и Трошкин? Дошли?

— Дошли, конечно! Что им будет? Трошкин с гипсом ходит, а Быков порывался с нами лететь, но его не взяли. Места и так нет. Зато меня теперь все начальство в лицо знает, за руку со мной здоровается. Мои коллеги в шоке. Показал я им, кто такой Федька-писарь!

— Здравствуйте, Андрей Григорьевич! — подоспевший Горохов протянул мне руку. За его спиной стояли два опера с Петровки (приданные силы для транспортировки браконьера). — Вы меня по-прежнему продолжаете удивлять. Как вы нашли мальчика? В такой глуши…

— Здравствуйте, Никита Егорович, — я пожал в ответ его сухую жесткую, как неструганная доска ладонь. — Нашли — это громко сказано. Скорее, нам повезло. Наткнулись на одного хорошего человека, который мальчика приютил.

— Ага, — хитро прищурился следователь. — и попутно еще группу браконьеров повязали.

— К сожалению, только одного из них, но остальных тоже найдем, задержанный сообщил их данные. Ранее судимые, проживают в поселке Загорск, вниз по реке километров тридцать, но тут нам тоже Аким помог.

— Что за Робин Гуд такой — этот ваш Аким? Уже хочу поскорее сам на него посмотреть…

Я попытался максимально снять с себя заслуги в успехе поиска Олега. Не хватало мне еще попасть под прицел Горохова. А там, глядишь, слава и до старого друга Черненко докатится. Только-только конторские от меня отцепились, и я вздохнул спокойно. Хотя, возможно, это иллюзия. Усыпить бдительность, а потом ударить из-за угла, тактика тоже хорошая. В том, что я не шпион, Черненко уже наверняка убедился. Шпионы преступников не ловят и мальчиков пропавших не ищут. Ни к чему им так светиться.

Я показал дорогу к избушке отшельника. Мы забрали Олега и Седого. Ремень на его запястьях сменили на наручники. Я отдал операм бумажку с “предварительными показаниями” Седого. Записал все вчера: “где, с кем, когда и почему”, чтобы он потом не спрыгнул со своих обещаний.

Седой попытался включить заднюю, вещал, что его заставили себя оговорить, что банда во главе с ментом вообще казнить его пыталась и после в леске труп прикопать, но он чудом выжил. Так как взял на себя все, что можно, и лишь в убийстве Кеннеди не сознался.

Но в такой бред никто не поверил, а опера ему еще отвесили (незаметненько для Горохова) пару зуботычин, чтобы лишний раз не наговаривал на честных ментов. После чего браконьер успокоился и молчал в тряпочку. Лишь зыркал исподлобья на нас с Погодиным в бессильной злобе.