Прошла неделя, Олег все-таки словил пневмонию и лежал в стационаре. Я навещал его каждый день. Болезнь протекала без осложнений, и меня даже пускали к нему в палату. Я приносил ему “Кара-кум” и апельсины. Читал ему его любимую сказку про злодея Урфина Джюса и его нерасторопных дуболомов.

Акима за спасение мальчика хотели представить к награде, но тот отказался. Не стал даже называть свою фамилию, а без анкетных данных представление на награду никак не состряпать. Двое ушлых журналистов, используя где-то раздобытую карту, на которой я делал пометки, пытались добраться до него и взять интервью (весть о лесном отшельнике, спасшем мальчика, уже успела разнестись по области — уж больно красочна была), но вернулись ни с чем. Сказали, что избушка заброшена. На то он и отшельник, чтобы жить обособленно. Наверное, не выдержал внимания и ушел еще глубже в леса.

Трошкин сидел на больничном и часто от нечего делать доставал меня телефонными звонками. Спускался из дома к таксофону и тратил медные двушки на болтовню. Каждый вечер я терпеливо выслушивал его рассказы о том, как он бесстрашно залез на самое высокое во всем лесу дерево и упал с самой макушки да чуть не разбился. На мои заверения, что я там тоже был и мед-пиво пил, лишь отмахивался и повторял свой рассказ каждый раз с новыми подробностями. Вдруг я чего-то не заметил и упустил.

Несмотря на раскрытое убийство Зверевой, Горохов и Ожегова остались в Новоульяновске и взялись за убийства трех других девушек (Роговой, Соболевой и Красицкой) — думаю, вообще-то именно из-за серии они и приехали. Дела по ним объединили в одно, и властям пришлось признать наличие в тихом советском городке настоящего серийного убийцы. Маньяка молва тут же окрестила Новоульяновским душителем. С тех пор вечерний город опустел. Женщины старались больше не ходить в темноте поодиночке.

В первый же рабочий день после спасения Олега Паутов вызвал меня к себе в кабинет. Он был уже в курсе всех произошедших событий, но разговор начал не об этом:

— Садись, Андрей, сейчас мне Горохов звонил. Про тебя все расспрашивал.

Я поморщился. Опять под меня копает? Уже же ясно, что я никак не могу быть душителем, маньяки других убийц не ловят. Но я понял, что ошибся, когда Паутов продолжил:

— Спрашивал, как ты по работе вообще, какие навыки, сильные стороны, как в милицию попал, чем живешь и дышишь.

— А вы что ответили?

— Правду. Что в работе рвение и талант у тебя открылся. Но ты не зазнавайся. Талант без трудолюбия — пустой звук. Хотя тунеядцем ты никогда не был, но многие на моем веку по наклонной пошли, когда поняли, что взлетели — и не удержались.

— Я не такой.

— Знаю, поэтому в открытую тебе это и говорю.

— А зачем он интересовался мной?

— А вот это Горохов тебе сам расскажет, сходи к нему. Ждет тебя прямо сейчас в восьмом кабинете.

— Да знаю, где он заседает. Разрешите идти?

— Иди, потом расскажешь.

Я вышел от Паутова и прямиком направился к следователю. Вот и знакомый кабинет. Постучался и приоткрыл дверь:

— Разрешите?

Следователь стоял возле распахнутого окна и курил. Он был один.

— Входите, товарищ Петров, присаживайтесь.

Все-таки недоброе предчувствие меня не покидало. Сесть предложил — значит, это надолго. Но психологини при нем нет, вроде не допрос собрался учинять. И улыбается так, без яда, настроен дружелюбно. Похоже, что будет совета или помощи просить.

Я почти угадал.

— Мое руководство в Москве, — начал разговор Горохов, не прекращая пускать клубы дыма из незнакомой на вид сигареты (похожа на заграничное курево), — с МВД СССР издало совместный приказ о создании специальной следственной оперативной группы в Новоульяновске для работы над делами душителя. До этого мы были прикомандированы для оказания практической помощи, так сказать. Теперь дело обрело новый поворот. Прокуратура признала наличие в Новоульяновске серийного убийцы, в связи с чем следственная группа будет работать здесь на постоянной основе под моим непосредственным руководством. Все формальности уже утрясены, и соответствующий приказ спущен в областное и городское управления милиции. Мне поручено набрать в состав группы наиболее опытных и перспективных сотрудников. После получения их согласия, сотрудники поступят в мое распоряжение до особого указания. Я хочу, чтобы ты работал с нами.

— Не буду кривить душой, Никита Егорович, мне бы этого хотелось, но ведь я по должности простой слесарь, прикомандированный к кримотделу.

— Ты думаешь, что я не учел этот вопрос? Официально будешь прикреплен к моей группе в качестве техника-фотографа. Но сам понимаешь, пока мы не нашли преступника, фотографировать нечего. Будешь тянуть лямку наравне со всеми по мере своих возможностей и в соответствии с профессиональной квалификацией. Выдадим тебе временное удостоверение помощника следователя Генеральной прокуратуры.

— А разве такая должность бывает?

— Будет, — улыбнулся Горохов. — Ну так что? Согласен?

— Конечно, — не задумываясь, ответил я, а про себя подумал: “Ни хрена-се… Был слесарем, а стану представителем Гепрокуратуры. Карьера прет…”

Потом поразмыслив, добавил:

— А можно просьбу, Никита Егорович?

— Ну.

— Включите в свою группу еще одного человека. Инспектора уголовного розыска Погодина. Это он со мной мальчика искал и Степанова задерживал.

Неплохо мы с Погодиным сработались, почему бы не стать напарниками, так сказать, более официально?

— Знаю, — кивнул следователь. — Я не против, посмотрю его личное дело…

Меня и Погодина включили в следственно-оперативную группу. Теперь все служебные поручения я получал от своего нового начальника. Кабинетов на всех не хватало, и было решено, что дислоцироваться я буду по-прежнему в кримотделе.

Витя сфотал меня на новое удостоверение. Рожа получилась грозная. Короткая стрижка (привычка коротко стричься осталась у меня еще с прошлой жизни, не любил я модные сейчас, в семидесятые, патлы), угловатый подбородок, пронзительные глаза. Все это делало меня визуально лет на пять старше моего календарного возраста — настоящий прокурорский. Я отдал фотки Горохову, тот сказал, что удостоверение пришлют недели через две.

А пока я участвовал в новой разработке москвича. Горохов предложил ловить душителя на живца. В парках, на Набережной и в других малолюдных местах, заросших деревьями, ходили одинокие девушки — сотрудницы милиции, переодетые в гражданских. За ними хвостиком тянулись опера, наряженные в простых быдловатых работяг. Для пущей конспирации они брали в парк с собой даже бидон пива. Сидели на лавках, плевали под ноги и мусорили шелухой воблы.

Но такие ухищрения не приносили плодов. К девушкам никто не приставал, иногда подходили знакомиться подвыпившие мачо в вытянутых на коленях трико и стоптанных туфлях, что сидели стайками на лавочках и глушили пиво. Девчонки таким давали от ворот поворот, и те безобидно испарялись.

В один из таких вечеров я тоже попал “в группу прикрытия”. Я должен был работать в паре с опером в том самом парке, где убили Зину. На инструктаже напросился с Погодиным. Тот тоже был рад напарнику. Прикрывать мы должны были Соньку из нашей УВД-шной столовки. Девушек в милиции работало в те времена очень мало: в штабе, в кадрах и немного в следствии. Вот и приходилось привлекать вольнонаемных.

Сонька вертихвостка та еще была. Рыжая и ослепительная, как солнце после восхода в погожий день. Талия, как у осы, а грудь и попа, как у Дженифер Лопес. Мужики липли к ней, как пчелы на нектар. Та этим и пользовалась. Бывало улыбнется кому в ответ, а тот уже себе и надумает лишнего, и с женой разводится мысленно, и считает, сколько алиментов будет платить. А Сонька сходит с ним пару раз в ресторан, презентик примет в виде браслетика или часиков — и до свиданья, “Вася”. Потому как следующий ухажер на горизонте уже нарисовался. Более интересный в плане зарплаты и звания.